"Преосвященные отцы! За что вам на них так звериться и сатаниться? Есть ли у вас хотя искра, хотя призрак человеческаго чувства, совести, смысла, страха Божия и страха людского? Святителей ли я вижу? Христиане ли предо мной зверятся и беснуются? Человеки или звери устремляются пред моими глазами на растерзание Христова стада и на колебание основ Провидением нам вверенной матери?!"
Это РЕЧЬ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ ВЕЛИКОЙ о Старообрядчестве, сказанная на общей конференции синода и сената 15 сентября 1763 года.
Речь просто поразительная по мудрости, по логике, по образности и убедительности. Вот ещё выдержка из...
"Преосвященные архипастыри и гг. сенаторы!
В русской империи, Промыслом нашему управлению вверенной, издавна продолжается раздор и раскол между архипастырями и народом. Я, насколько могла, старалась понять суть раздора и, надеюсь, поняла удовлетворительно. Эта суть знакома их преосвященствам, а вам, гг. сенаторы, мы постараемся ее объяснить. Не сейчас и не вчера, а как только я, по внушению неба, почувствовала себя родною великому русскому народу и его скорби, и его радости, до глубины души огорчилась раздором между архипастырями и народом, и положила на своем сердце — истощить все средства ко уврачеванию этой язвы, разъедающей государственный организм.
Каждаго из архипастырей и ученых и духовных разспрашивала я: из-за чего именно и как явилась и продолжается толико упорная с обеих сторон вражда, разспрашивала каждаго и здесь присутствующих архипастырей. От всех их я выслушала следующее: «Русская церковь от недостаточнаго общения с восточными патриархами в продолжении нескольких веков утратила правильность и чистоту своей обрядности; о падении нашем не сами мы, русские, догадались, а надумали нас греческие и киевские отцы, примерно с 1649 года начавшие наезжать на Москву.
Первое из погрешностей, на которую они указывали с наибольшим рвением со многими «зазираниями и осуждениями», было сложение двух перстов для крестнаго знамения. Знакомясь далее с нашими якобы падениями, греческие и киевские отцы нашли еще несколько обрядовых разностей. Прибавление слова «истиннаго» к слову «Господа» в символе веры, произношения «Исус» вместо «Иисус», двойное аллилуйя вместо троения, хождение по солнцу вместо хождения против солнца, употребление на проскомидии семи просфор вместо пяти, печатание просфор круглою печатью вместо квадратной, именование в одной из молитвенных пресловий Сыном Божиим, а не Богом».
Гг. сенаторы! Вы сейчас встречаете великую скорбь, яко бы к небу вопиющия преступности нашей церкви против восточных патриархов были причиною раскола. Что до нас, то нам припомнилось путешествие Гуливера, попавшагося после крушения его корабля в одну страну, так называемую «лилипуты», в которой существуют люди величиною в 3 или 4 вершка. «Народ этой страны, — разсказывает Гуливер, — уже целые века подвергается страшному истязанию и смертельным казням за то, что он ослушивается определения верховной власти, чтобы разбить яйцо непременно с остраго конца; если же кто разобьет с тупого конца, тот безпощадно попадется на кол или костер».
Итак, все эти зазирания и осуждения греческими и киевскими отцами нашей отечественной обрядности, гг. сенаторы, и затем внутренние запреты и проклятия, истязания и казни не похожи ли на лиллипутские споры и междоусобия из-за того, с котораго конца разбивать яйцо, и не суть ли они внушения суетности, тщеславия и склонности греческих и киевских отцов учить и драть за ухо нашу отечественную церковь, а при этом обирать наших царей и народ, дескать, за науку, за яко бы спасительную для нас проповедь, словом — показать нам свое пред нами яко бы превосходство и нашу в них яко бы необходимость.
По моему, господа сенаторы, государю Алексию Михайловичу следовало бы всех этих греческих отцов выгнать из Москвы и навсегда запретить въезд в Россию, чтобы они не имели возможности затеивать у нас смуты, а киевских отцов просто разсылать по крепостям и монастырям на смирение. До сих пор, господа сенаторы, все это, признаюсь, сначала возбуждало во мне веселость. Но никак не допуская, чтобы человечество, нет — не только человечество, а христианство, и сие в высших нарочитых его носителях и представителях, могло дозволить себе унизиться до таких безразсудных размеров, мы потребовали подлинныя деяния собора 1667 года, и нам показали его соборный акт от 13 мая, коим, как нам объяснили, этот собор увенчал все прежния с 1649 года начавшияся зазирания, осуждения, запреты и проклятия поименованных обрядностей.
Прочитывая этот злополучный акт, мы натолкнулись на новую характерность, про которую отцы нам не говорили. Вы уже знаете, что отцы с проклятиями, запретами произносят Сыне Божий на так называемой молитве ко Иисусу. Надеюсь, вы поняли безсмысленность и преступность клятвы. Но это не все, а вот что мы еще вычитали в этом акте. Отцы с проклятиями запретили говорить «Сыне Божий» только на соборе, т.е. на церковных, общественных священнослужениях, а во всех остальных случаях предоставили свободе каждаго говорить: и «Боже наш», и «Сыне Божий». Стало быть, во всех этих остальных случаях и «Сыне Божий» здесь в этой молитве находили Богу угодным и спасительным. Что же это такое?
Признаюсь, господа, этот момент и этот акт, и этот май, и это 13 число, и эти отцы в представлении моем приняли образ чудовища, зверя, адом, изрыгнутым на посрамление веры христианской, на посрамление человечества!
Затем, гг. сенаторы, допрашивали мы преосвященных архипастырей. Во всех осужденных 13 мая обрядовых действиях и чтениях есть ли какая противность или вере христианской, или канонам церкви, или интересам государства? От всех мы получили полное отрицание. Зачем же, допрашивала я отцов, зачем вы за эти клятвенные запреты стоите так упорно и азартно, что, например, 15 мая 1722 года определили лишить церкви и таинств каждаго из православных за то только, что он крестится двумя перстами? Вот, отвечают, что это делают они по должному послушанию великому и святому собору 1667 года, положившему клятвенныя запрещения на двуперстие и крестящихся двуперстно с таким подтверждением, что скорее весь чин природы разрушится, а клятвы эти пребудут неразрешены во веки веков, аминь!
Да, да, господа, я уже сказала, что читала этот злополучный акт и подтверждаю, что ссылка на него отцов безупречна. Но что же в этом, ежели и клятвы неправедны и запреты безразсудны? Неправедная клятва не обращается ли на самих проклинателей? Все эти клятвенные запреты ничтожнее для нас комара: этот, по крайней мере, ужалить может, а безразсудныя клятвы? Что это, как не перебранка между собой базарных торговцев, что это, как не лай собак на толпу проходящих!
Да, гг. сенаторы, да, преосвященные отцы!
Ежели есть в Церкви Божией праведная клятва, то по истине стоит ея акт 13 мая и составители его... Да, да, преосвященные отцы, в этом вашем акте мы вот еще что вычитали во удостоверение праведности и непреложности своих заклятий, именно: «аще же кто и умрет во упрямстве своем, да будет и по смерти не прощен и не разрешен, и часть его и душа его с Иудою предателем и со Арием, и с прочими безбожниками и еретиками. Камение и древеса да разрушатся и растлятся, а той и по смерти пребудет не прощен и не разрешен, яко тимпан во веки веков, аминь!»
Это, господа, значит, что тела умерших в непокорстве отцам 13 мая до Страшнаго Суда не предадутся разложению, что их, как говорится, не будет принимать земля. Это отцы обещают нам во имя Великаго Бога. Так ли, преосвященные отцы, поняли мы ваш соборный акт 13 мая?
(Молчание).
Отчего же Бог не послушал и не слушает вас, отчего не видали мы ни одного такого знамения? Господа, слышали ли вы когда-нибудь, чтобы какого-нибудь старообрядца не приняла земля?
Преосвященные отцы! Давайте же нам такое знамение, покажите нам такия телеса, или хотя одно такое тело покажите, или же откажитесь, от своих клятв и запретов. Клятвы и запреты! — против чего?
Против предметов не только безвинных, не только честных, богоугодных и спасительных, но даже более осмысленных и более продуманных, чем указано соборне. Телесныя озлобления и смертельныя казнения, кнут, плети, резания языков, дыбы, виски, встряски, виселицы, топоры, костры, срубы — и все это против кого? Против людей, которые желают одного: остаться верными вере и обряду отцов!
Преосвященные отцы! За что вам на них так звериться и сатаниться? Есть ли у вас хотя искра, хотя призрак человеческаго чувства, совести, смысла, страха Божия и страха людского? Святителей ли я вижу? Христиане ли предо мной зверятся и беснуются? Человеки или звери устремляются пред моими глазами на растерзание Христова стада и на колебание основ Провидением нам вверенной матери?!
На дальнейшие наши разспросы: в праве ли и не обязаны ли св. синод и архипастыри исправить ошибки своих предшественников, нам отвечали приблизительно следующее: Собор есть голос церкви, есть сама церковь, а церковь непогрешима. Узнает народ, что собор 1667 года погрешил, у него поколеблется вера в свою церковь.
Ясно, господа сенаторы, что преосвященные отцы указывают нам церковь не истинную, а ложную и лживую. Не ту Церковь, которая истинность своих соборов доказывает согласием их с учением Христа и апостолов, а ту, которая на слепой вере народа в собор мнит строить неправедность безразсудств, никому не дозволяя сомневаться в достоинстве ея определений.
Скажу яснее и прямее: не ту церковь, которая имеет право исправлять ошибки своих первосвятителей, а ту, в которой эти первосвятители не только не дозволяют никому обличать их ошибки, но и принуждают веровать в эти ошибки, как во внушения Бога. Но ни престол, ни государство не могут быть крепки, стоя на лжи и обмане.
Гг. сенаторы, преосвященные отцы!
Я с помощию Бога на всяком их слове опровергала и стыдила. За всем тем, на все наши предложения исправить давнейшия погрешности, они в этом нам отказывали и отказывают.
Вот, гг. правительствующий сенат, цель сегодняшней вашей конференции с св. синодом. Сегодня, при содействии вашем, мы надеемся сломить его упрямство, а вы, гг. сенаторы, будете свидетелями пред отечеством, что меры, кои мы на случай дальнейшаго упорства имеем принять, вынуждены у нас преосвященными отцами. К вам обращаюсь, св. Синод, и вместе с сим возвращаюсь к вашему определению от 15 мая 1722 года.
Спрашиваю: о мудрости ли, о просвещенности ли, о пастырности ли свидетельствует этот акт? Удивляюсь вашему ослеплению: народ валит в церковь и, конечно, со своим от отцов унаследованным двуперстием, а архипастыри будто как злодеев встречают его проклятиями и угрозами истязаний и казней.
Кто же из вас раскольники, кто злодеи? Можем ли мы терпеть это пятно, эту нечисть, этот позор на нашей императорской порфире, на отечественной церкви, на ея иерархии и, наконец, на вас самих, преосвященные отцы? Хотя знаю, самая мысль разстаться с этой нечистотою приводит вас в ужас и негодование!
Не трогаю ваших ни запретов, ни проклятий: пусть они последуют за вами и туда, где раздают их по достоинству.
Отвечайте, преосвященные отцы, согласны ли вы уступить русскому православному народу, уступить нам только любезное двуперстие? Согласны ли вы ваш акт от 15 мая открыто и явно заменить актом, ему противоположным?
— Самодержавная государыня, великая мать отечества! — в один голос отвечают члены синода. — Святая церковь непогрешима, а собор — ея голос. Великий святый собор изрек клятвенное запрещение на двуперстие, это изрекла сама церковь; веруем во Христа, веруем и в Его Церковь. Твоя власть, великая государыня, над нашей жизнью, но жизнь наша — Христос и Его Церковь, за Христа и Его Церковь мы умереть готовы. Искоренение двуперстия есть задача нашей жизни и нашего святительства. Делай, государыня, что тебе угодно, но без нас.
— Слышите, гг. сенаторы? — продолжает мудрая Екатерина. — Слышите, какую хулу возводят архипастыри на Христа и Его Церковь, какою грязью бросают они им прямо в лицо, называя Телом Христа и Его Церкви блевотины своего изуверства?
Знаю, преосвященные отцы, что Церковь святая непогрешима, а соборы суть ея голос. Но не могут же быть святыми соборы разбойнические? Таков по содержанию и последствиям собор 1667 года.
Не произношу суда над ним: суд над соборами принадлежит Церкви и ея соборам. И собор 1667 года пусть будет свят и непогрешим во всем остальном; но что касается до акта его от 13 мая, то это ничто иное, как извержение невежества, гордости, злобы, насильства и изуверства.
Гг. сенаторы!
Сам св. синод, здесь, в присутствии вашем, признался, что его собственный акт от 15 мая 1722 года есть родное детище соборнаго акта 13 мая, есть точное отражение, отпечаток этого акта, а вы видели уже достоинство их обоих. Пусть для членов синода, пусть для всех архипастырей и российских и греческих собор тот будет и велик и свят. Но нам-то, императрице русскаго народа, какое дело до святости и великости собора, если постановления его безумны?
И не будем ли мы отвечать перед историей и потомством, и куда скроемся мы от собственной нашей совести, если, противопоставив с одной стороны несправедливость и безумство соборных запретов и проклятий, а с другой — справедливость, громадность и энергию протеста, — останемся среди них безучастными и бездеятельными?
Акт «великаго и святого» собора с проклятиями и угрозами истязаний повелевает мне креститься непременно тремя перстами. Но что если двуперстно слагать знамение креста научила меня дорогая мне мать, поясняя, что это слагание есть завет Церкви и предков, что, храня этот обряд, я чту их память и, сохраняя уважение к Церкви, привлекаю на себя благословение неба?
Недаром, ведь, Бог еще в ветхом завете проглаголал: «Чти отца твоего и матерь». Но можно ли чтить отца и мать, и плевать на бабку и деда, на ближних и отдаленнейших предков, если учение их не отступало от учения Церкви. Это я говорю, входя в чувство каждой гражданки, дочери и матери.
Теперь скажу, как императрица.
Основание государственности есть семья, крепость семьи, почтительная преданность родителям, крепость всей совокупности семьи, крепость государства, благоговейное отношение к памяти предков. Дозволим же ли мы кому-то ни было разрушить сию важнейшую из основ государственности, бросая грязью и огненныя стрелы в верования, обычаи и в справедливый обряд предков?
Преосвященные отцы!
Вот вам мои два перста.
Гг. сенаторы! Вот вам наше исповедание Распятаго!
Вот, я при всех вас этим двуперстием полагаю на себя знамение креста, полагаю твердо и истово, как крестились предки, как крестится теперь народный протест. Видели? Св. синод осмелится ли сказать, что я — еретичка, что я — раскольница, что я — противница Распятому и Его Церкви?
Да, я противница, я презрительница, но только не Христа и Его Церкви, а ваших, св. синод, безразсудств и вашего, отцы архипастыри, достойнаго проклятий собора 13 мая. А будучи сама исповедницею Распятаго, но презрительницею ваших и соборных, и синодских бредней, могу ли осуждать русский православный народ, осуждать старообрядчество, народный протест, который вы называете расколом?
Гг. правительствующий сенат!
Вот я во второй раз крещусь двуперстно и с сим после знамением веры в Бога-Человека, с этим символом любви к Распятому, свидетельствую вам пред Господом-сердцеведцем, что не допущу, чтобы в империи, Всевышним Промыслом нам вверенной, продолжать невежество, чтобы наше. царствование и наше имя в истории загрязнили безобразничества их преосвященств.
Крещусь в третий раз, в третий раз подтверждаю, что сие наше намерение будет нами исполнено, что не далее, как сегодня, и не позже, как в это заседание, русский православный народ получит полную свободу креста и обряда.
Еще раз обращаюсь к вам, св. синод, уступите нам, уступите доброму, любезно верному нам русскому народу его родное, отечественное и любезное им двуперстие.
— Всемилостивейшая государыня! — отвечает синод. — С благоговением выслушали мы твое исповедание, со смирением обличения в глубине своих совестей мы признаем и без колебаний исповедуем святость двуперстия. Но здесь, в общем собрании, с сенатом мы обязаны разсуждать не только как пастыри, но как государственные деятели и администраторы.
Прими во внимание, государыня, невежество и грубость русскаго народа. Ежели и может что его обуздывать, то это одна сила и страх. Какую же силу и какой страх может чувствовать народ к правительству, которое именем Бога и Его Церкви изреченные повеления обращает в ничто, повеления, которыя честно и грозно содержал целый ряд правительств? Твоя воля и твоя власть.
Но, великая государыня, мы, всероссийский синод, за себя и за всех архипастырей российской церкви, и настоящих и будущих, дерзаем тебе сказать, что не примем участия в разрушении тобою православной церкви и собственнаго твоего престола.
— Слышите, гг. сенаторы! — к сенату обращает речь императрица. — По окончательному приговору архипастырей и церковь, и престол рушатся, если мы окажем справедливость нашему верному народу, окажем уважение к тому, что для него и есть, и искони было священно; ежели мы, даровав ему свободу креститься двумя перстами, почтим его предков, а почтив предков, удесятерим силу и крепость государства. По словам св. синода, и церкви и престолу грозит разрушение, если мы будем управлять разумно, просвещенно, справедливо к человечеству. По св. синоду, и церковь и престол крепки только насилием, проклятиями и смертельными казнями за слагание двух перстов и за молитву, и за именование в молитве Спасителя «Сыном Божиим» и т.д. Я могла бы продолжать безконечно, но и наш язык и ваш слух для нынешняго дня уже довольно натерпелись, теперь, гг. правительствующий сенат, извольте сказать нам ваше мнение.
— Всемилостивейшая государыня! — отвечает сенат. — Сии три часа, в которые слух наш преисполнился слышанием твоих поистине боговдохновенных речей, и сей день 15 сентября впишутся и на небесах и в книгу жизни, и здесь, и на земле в сердцах твоего народа и его истории. А в объяснениях и воззрениях св. синода не находим ничего твердаго и основательнаго.
А потому ты поступишь как истинная мать отечества, если всемилостивейшим манифестом, помимо св. синода, объявишь российскому народу свободу креста и обряда, что ты уже обещала.
— Благодарю вас, правительствующий сенат, — отвечает государыня. — Благодарю за ваше решение: в нем выразилась и мудрость и попечительность о благе народа, всегда вам свойственная. Но мы не принимаем вашего решения. Правда, как императрица, как прирожденная самодержавная представительница русскаго народа в делах его церкви и государства, как сам народ, мы и Богом и народом облечены правом и властию установлять все для него полезное и освобождать его от всего ему несвойственнаго, и, прибавляю, принятием предлагаемой вами меры мы придали бы необычайный блеск и нашему царствованию и, что важнее, самому императорскому престолу.
Но мы не желаем в глазах народа унизить св. синод, это — за неимением лучшаго, — высшее церковное учреждение, приняв не только помимо его, но и прямо вопреки ему, меру неизмеримо великой важности. Не желаем также положить на св. синод неизгладимаго пятна в истории и, что считаем и того важнее, обнаружить пред очами иноземцев внутреннюю нашу неприглядность.
У нас есть мера, которая не касается ни прав, ни убеждений св. синода, а между тем дает нам возможность исполнить сейчас данное нами обещание, — сегодня же дать верному нам русскому народу крестное слагание для крестнаго знамения, — обещание, которое мы торжественно и трикратно подтвердили знамением креста, и, как вы видели, не синодское слагание перстов, слагание, навязанное некогда русскому народу насилием, невежеством и изуверством, слагание, которое введено с проклятиями из проклятий, истязаниями и смертельными казнями.
Народу, любезному нам русскому народу, не как невежественному и грубому, как думают о нем преосвященные отцы, дадим свободу обряда, в котором так сердечно и глубоко, как ни в одном из народов мира, развита вера во Христа и к престолу. Мера эта, гг. сенаторы, — отмена государственной религии и полная свобода вероисповеданий. Секретарь, садитесь и пишите в этом смысле наш всемилостивейший манифест.
-Всемилостивейшая государыня! — бросившись на колена, возопили члены синода. — Что вы делаете? Вы разрушаете и церковь и престол!
— Что это за церковь? — возражает государыня. — Что это за церковь, которая только в покровительстве, только в мече императоров знает свое спасение и свою неделимость?
Так вот, отцы, какова ваша церковь, а мы этого еще не знали! Не хочу быть в вашей церкви.
Я знаю Церковь единую, соборную, апостольскую; знаю Церковь, в которой Господь Духом Своим Святым пребывает со Отцем и во веки пребудет, и которую не император мечем своим, а Господь Духом Своим сохраняет и во веки сохранит неодолимою от врат адовых.
Да, сегодня я в отечественную церковь уверовала; уверовала, что Господь и ее, как члена церкви вселенской, охраняет, а теперь меня св. синод ставит на месте Христа и Святаго Духа, от меня, от нашего императорскаго меча, как папства, надеется неодолимости своей церкви? Я сохраняю неодолимость церкви. Стало быть, я более, я выше, я сильнее церкви! Нашему сердцу чужда эта преступная суетность.
Разве не довольно нам великой империи, чтобы благотворить человечеству?
Зачем посягать нам на Церковь, на достояние Христово?
Мало нам нашей империи?
Христос даст нам Константинополь, быть может, и весь Восток, если мы сохраним верность Ему. Я сильнее церкви; но если так, то, стало быть, сама я вне этой церкви. Вам, преосвященные отцы, с вашей церковью хорошо за мной, за нашей спиной, за нашим императорским мечем, а нам-то каково? Как я-то, бедная, останусь без Церкви?
Гг. сенаторы, в какой церкви вы быть полагаете?
В той ли, неодолимость которой охраняю я, или в той, которую охраняет Христос?
Если в последней, то приглашаю вас вместе искать, где она. Мы имеем Церковь вселенскую, но непосредственно в ней быть нельзя, непременно должна быть посредствующая, каковою до сего дня была наша поместная, отечественная русская церковь! Но русская церковь разделяется на две церкви: старую и новую. Новая церковь, старая церковь, а между тем обе российския?
Как эти слова странны ушам, разительны для сердца!
О, Провидение! Озари ты наши умы и сердца в сей священный для нас час!
О, Провидение! Благодарю Тебя!
Гг. сенаторы! Я всегда всем сердцем веровала Провидению, и Провидение сейчас не оставило нас: оно показало нам церковь и церковь ни как не новую, а, несомненно, старую и притом отечественную, хотя и не синодскую. Вы сейчас слышали от представителей отечественной церкви, что неодолимость ея охраняют государи своим императорским мечем. Но такою ли она была до учреждения синода?
Такая ли вера принята была нами, русскими, сначала? Никак!
Стало быть, теперешняя наша государственная церковь есть новая. Когда же, с какого момента она стала такою?
Какая катастрофа и когда могла обрушиться на нашу древнюю церковь? Ужели такая громадная реформа могла совершиться без протеста, без борьбы, не оставив в истории после себя ни памяти, ни следа?
Куда девалась древняя наша церковь, — церковь, которую мы получили из рук просветителя земли русской, которая не впадала в Христоборство, ставя у себя царей вместо Христа, которая веровала во Христа, как в своего Главу и Охранителя, которая поэтому была истинным членом вселенской Церкви и, как член последней, и сама была причастницей неодолимости, обещанной Господом?
Где же ныне, где ныне наша древняя святая Мать? О, Провидение! Благодарю Тебя, сугубо благодарю, нет, благодарю стократно, нет — тысячекратно, нет — до конца дней моих не перестану благодарить Тебя и помнить, что Ты в сей день и час ярким светом просветило меня!
Гг. сенаторы! Постараемся припомнить, не найдем ли мы в прошедшем чего-нибудь похожаго на искомую катастрофу, а по ней какого-нибудь следа или слуха о древней нашей Матери.
Господа, внимание!
Что такое наш раскол? Что такое старообрядчество?
Припоминаю события и их последовательность.
Русский православный народ искони крестился двуперстно. Не перечисляю других обрядов.
Все это было прекрасно, все превосходно, богоугодно и спасительно. Нам не было надобности до обрядности греков, а равно и грекам до нашей.
Обе церкви, — и греческая и наша, — жили в мире и общении.
Восточные отцы, епископы, митрополиты, патриархи, бывая у нас на Москве, прославляли благочестие Руси, сравнивая с солнцем, освещающим вселенную.
Но вот, с восшествия на патриарший престол Никона, начинают наезжать на Русь греческие и киевские отцы. Посыпались сначала «зазирания» и «осуждения» нашего до этого года для самих греков честнаго и святого двуперстия.
За Никоном последовал собинный друг его, государь Алексей Михайлович. «Зазирания и осуждения» превратились в прямыя запрещения.
Затем последовали анафема и проклятия; за ними — «телесныя озлобления» или истязания и наконец, гражданския казнения, т.е. смертельныя казни. Что же это значит?
Значит, что эти «зазирания» встретили в русском народе возражения и негодования, коими правительство и церковное, и — увы! — светское пренебрегло.
Этого мало. Правительство перешло на сторону чужеземных агитаторов и авантюристов, правительство стало против своего народа и потребовало от него отречения от двуперстия и стараго обряда, отречения от свободы, от своего достоинства, от предков, от благочестия и народности.
Правительство в полном составе изменило отечеству и этой измены потребовало от народа..."
Плный текст речи легко отыскать в интернете.
- Самое многозначное цензурное слово в русском языке — глагол «идти», у которого имеется 26 свободных и 14 фразеологически связанных значений.
- Средний человек проходит за свою жизнь расстояние, равное пяти экваторам.
