За полтора года пребывания в Академгородке нам удалось решить не только основные проблемы, связанные с нашей учёбой и работой, но и обзавестись новыми друзьями. Одним из таких новых друзей был Юра Ромащенко, Ромаха, как все называли его. Так как он в описываемых событиях будет играть одну из главных ролей, о нём следует рассказать более подробно. Своим круглым лобастым лицом с блестящими, даже в темноте, очках, своей низкой плотной фигурой, спокойной и доброй улыбкой, Юра напоминал мне постоянного спутника Дон Кихота Санчо Пансо. У Юры было много привлекательных качеств. Его открытость и душевная распахнутость, готовность в любой момент подставить своё плечо, делали его желанным собеседником, особенно в трудные минуты. Разговор с ним всегда действовал на собеседника как бальзам, успокаивал и лечил. Кроме того, Юра был просто умницей и крайне деликатным человеком. Про Юру ходили легенды, если Юра подходил к группе из трёх человек, то один из трёх обязательно будет либо его друг, либо родственник. Родился Юра, как и многие талантливые люди, на Алтае и даже в младших классах учился в школе у отца второго космонавта планеты Германа Титова. В детские же и юношеские годы переместился вместе с родителями на Колыму. Жил и учился в интернате. Его рассказы о колымской и алтайской действительности изобиловали удивительными деталями и были настолько образными и привлекательными, что слушать его можно было часами. Мы так и делали, когда Юра вечерами приходил к нам на туристские посиделки, и мы садились на полу пить чай. Его рассказы можно было прервать либо такими же захватывающими байками, либо туристскими песнями. В этом случае я или Юра брали гитару в руки, и мы вспоминали наши любимые песни. Даже песни Юра слушал по-особому. Он постоянно реагировал на какие-то острые моменты в песне. Он закрывал глаза, поджимал губы, качал головой. Было видно, что Юра не столько слушает песню, сколько проживает её и переживает все песенные перипетии. С ним мы познакомились летом 1962 года и практически не прерывали наши связи с ним до последнего времени.
В год нашего знакомства Юра учился на одном из последних курсах вечернего отделения Новосибирского госуниверситета, работал в институте Ядерной физики и вечерами подрабатывал в качестве кларнетиста. Был Юра женат, имел маленького пеленочного сынишку и однокомнатную квартиру недалеко от нас. Юру трудно было локализовать в одном месте. Похоже что принцип неопределенности Гейзенберга действовал не только в микромире, но и на Юру, потому что отнести его к микротелам было затруднительно. Эта неопределенность в его местоположении действовала на его молодую супругу Аду не лучшим образом. Локализовать Юру в собственной квартире ей практически не удавалось. Хотя видит Бог, Юра соглашался с необходимостью и полезностью попыток супруги, но законы физики были сильнее желаний супруги. Не все желания реализуемы, и не все задачи имеют решения. Но настоящее наше знакомство с Юрой произошло всё-таки в наших многочисленных летних и зимних путешествиях по диким сибирским, алтайским, саянским местам, на полярной станции МГГ. Первое моё знакомство с Юрой, как с путешественником, состоялось летом 1962 года, когда мы сделали попытку с ним и с его другом Володей Коржовым, сплавиться на деревянном плоту по Катунским порогам. К счастью, нам не удалось перевалить через хребты и выйти к порогам из-за отсутствия карты с перевалами и из-за непогоды. Вряд ли нам удалось пройти Катунскую трубу со всеми следствиями, вытекающими отсюда.... Мы добрались до Мультинских озер, куда в своё время только и смог добраться Николай Константинович Рерих со своей экспедицией, и вернулись обратно, спасовав перед скальными стенами, зажавшими озёра. На Мультинских озёрах мне пришлось пережить одни из самых серьёзные испытаний в своей жизни. Но это тема отдельного разговора, и я не буду на этом сейчас останавливаться.
С осени мы начали готовиться к новой экспедиции. Юра уговорил нас совершить лыжное путешествие по отрогам Кузнецкого Алатау, носящим романтическое название «Поднебесные зубья». Прошедшей зимой 1961-1962 года Юра уже путешествовал по этим местам и его рассказы захватывали дух и будоражили воображение. Несмотря на небольшие высоты, это была, по настоящему, горная тайга с высоченными пиками - зубьями.
Пересадка в Междуреченске.
Три из них самые высокие носили названия: пик Поднебесный, Большой зуб, Малый зуб – самый труднодоступный из них. По словам Ромахи эти места были самые снежные во всей стране. За зиму здесь выпадает до 10 метров снега, который реализуется в виде многометрового снежного слоя в тайге. Трудно было в это поверить и хотелось самим посмотреть на эти места и потоптать этот снег. Хотелось познакомиться с местным охотником дядей Гошей, про которого Юра рассказывал всякие небылицы, ну и подняться на Зубья, если не на все, то хотя бы на один из них. Юра, конечно, предупреждал, что сделать это будет совсем не просто, но я с сомнением относился к его предупреждениям.
Ну что с него взять, он же не альпинист. Ему любая скальная наклонная площадка кажется стеной. Брать какое-то альпинистское снаряжение, у нас не было и в мыслях. И так рюкзаки у ребят превышают сорок килограмм. Да и у девочек - около тридцати. Какие там ледорубы, кошки, отриконенные ботинки. То, что Юра уже по этим местам прошел, его абсолютная уверенность в описании мест снимала с нас основную ответственность перед выходом на маршрут - проработку всех имеющихся картографических материалов. Однако, насколько я помню, Наташа, большая любительница проработки маршрута и предварительного знакомства с маршрутом и местами, по которым проходит маршрут, вместе с Юрой просидели не один вечер над картами. Моя помощь состояла только в кратких тривиальных советах и в бренчании струнами гитары. Разработка маршрута в деталях - не моя стихия. Я воспитан на известной туристской песне «Гималаи»: «это вам, не в два счета скатавшим маршрут, маркированной тропкой пройтиться». Я знал узловые места, а детали я предпочитал изучать на месте и принимать решения в соответствии с увиденным. Сейчас, я не думаю, что это правильно.
Знания никогда не бывают лишними. Надо только правильно ими пользоваться и понимать значимость случайности.
В конце концов, Юра собрал команду в семь человек. В этой команде мы с Наташей знали только Юру, все остальные были для нас незнакомыми. Это были студенты Новосибирского университета. Среди них было две девушки Элла и Рая и двое ребят два Володи. Суворов и Жигалкин. Последнего Юра назначил завхозом.
Володя Суворов – Суворик, как мы его именовали, был ответственным за ремонт лыжного снаряжения. Про Суворика было известно, что он серьёзно занимается лыжными гонками.
Наташа в Междуреченске.
Когда мы сели в поезд выяснилось, что часть продуктов было закуплено в последний момент и их не успели разложить по рюкзакам. Часть мы всё-таки успели рассовать, а часть продуктов оставалось не разложенными к моменту нашего прибытия на станцию Лужба. откуда и начинался наш маршрут.
Станция Лужба представляет собой небольшой деревянный станционный домик с крыльцом и перилами. За домиком, в метрах трехстах от железной дороги, по линейки вдоль железнодорожных путей располагается два десятка рубленных деревянных домов и школа. На этой станции останавливается только поезд, идущий до посёлка Абаза и обратно. Остальные проходят транзитом. И стоит этот поезд на станции одну минуту. Вот почему при подъезде к Лужбе мы все сгрудились со своим походными вещами в тамбуре вагона и ждали отмашки проводника для того, чтобы прыгать на полотно и сбрасывать быстро наши, рюкзак, лыжи и неупакованные в рюкзак продукты. Так это всё и произошло.
Дом на станции Лужба.
Мы начали десантироваться раньше, чем остановился поезд, а затем Володя Суворов начал выкидывать из вагона наши вещи. Всё мы успели сделать вовремя. Но как выяснилось вскоре, на верхней полке вагона мы забыли ведро с крупами. Сначала нам показалась эта потеря незначительной, но уже вскоре мы почувствовали всю поспешность этих оправданий. Нам пришлось переходить на манку, которая была своевременно разложена по рюкзакам, а Элла манку с детства не переносит. Но мы же не можем в походных условиях варить девушке отдельное блюдо. Элла - девушка сибирская, крупная и розовощекая. У неё внутренних запасов должно хватить надолго. Но всё-таки согласитесь, что не есть манную кашу - это прихоть, размышляли многие. Прижмёт, и манку начнёт есть, рассуждали мы, никуда не денется. Ну, а пока, Элла брала свою порцию, отходила в сторонку к какому-нибудь пеньку и аккуратно выкладывала свою порцию манки на пенек, пусть лесные зверюшки покушают, заботилась о животных Элла.
Конечно, у нас бывала и не только манка, тогда девушка ела вместе со всеми. Мы шли по глубоким снегам, Юра вёл нас уверенно из одного ущелья в другое. Вечерами, перед сном все вещи приходилось либо заносить в палатку, либо развешивать на сучьях деревьев, потому что снег за ночь мог так засыпать оставленную у палатки вещь, что для её обнаружения приходилось проводить целые раскопки. Было видно, что наш руководитель прекрасно чувствует себя в тайге. Юра хорошо владел и пилой, и топором, спокойно спускался с рюкзаком с крутых снежных склонов, уверенно ориентировался и хорошо владел картой.
Наш руководитель Юра Ромащенко.
Вечерами, главная Юрина задача состояла в организации настила из пихтового лапника под палатку. Юра находил нужную пихту, обрубал ветки и, когда набиралась необходимое количество лапника, Юра провозглашал на всю тайгу «Элла, лапничек» Это означало, что Элла должна подойти на лыжах к Юре, ухватить нарубленный лапник и отнести его к месту, где находилось уже заранее утоптанное место для палатки. Полная застилка требовала многочисленного хождения туда и назад, и каждый раз раздавался Юрин призыв «Элла, лапничек». В конце концов, за Эллой так и закрепилось её походное имя «Элла - лапничек».
На таком глубоком снегу даже устройство костра вызывало трудности. Ясно, что на снегу непосредственно существование костра невозможно из-за протаивания снега и проваливания костра под снег. Поэтому необходимо под костёр делать настил из брёвен. Для настила лучше всего подходит живая пихта сантиметров тридцать в диаметре. Если распилить сваленную пихту нужной толщины на брёвна длиной в полтора метра, то таких брёвен нужно штук пять. Но наш опыт показал, что один слой таких брёвен быстро прогорает и костёр проваливается, а минимальное количество слоёв должно быть не меньше двух. Для этого необходимо пилить уже не одну, а две пихты. И соответственно распиливать их, очищать от лапника и перетаскивать брёвна к месту будущего костра. А костер необходим не только для приготовления пищи, но и просушивания за день намокшей одежды, бахил, носок, верхонок и варежек. Кроме того дрова необходимы были и для печки. Юра даже не мыслил себе ночёвки без печки, которая находилась в его полном распоряжении.
Вечерами, он осторожно распаковывал печку, которую носил в своём рюкзаке, и после установки палатки, начинал её устраивать в палатке. Наша брезентовая палатка не имела дна. Труба от печки уходила через дыру в палатке, которая была обшита негорючим материалом. Печка в палатке должна быть установлена так, чтобы она не упала ночью даже во время сильного ветра. В противном случае беда.
Утренние сборы. Палатка наполовину снята.
Печка во время её горения иногда раскалятся до белого каления, а около печки наша одежда, хвоя лапника. Вспыхнет, не успеешь моргнуть, всё сгорит. Конечно, без ночного дежурства печка не может гореть, а чтобы печка горела необходимо с вечера наготовить сухих поленьев для неё. А для этого необходимо с вечера найти сушину, распилить её на короткие бревнышки и их расколоть. Чурки должны быть такой длины, чтобы они полностью входили внутрь печурки, а дверца закрываться. Во время горения дров, из печки, если не закрыть, как следует, дверцу печки, на хвойную подстилку могут вылетать икры. Особенно опасно это во время сильных порывов ветра. Тогда из печки ветер может выдуть целые горящие поленья. Сухих деревьев в тайге не мало, но всё-таки не на каждом шагу, поэтому место для ночевки, чаще всего, определяется хорошим сухим деревом, которое попадается к ночи на вашем пути.
Помню, как раз в Саянах мы шли через сплошные лиственницы, но сухого дерева мы не могли найти. Начинало темнеть. Наконец, увидели лиственницу в обхват, без вершины, и решили, что она сухая. Распилить её стоило невероятных трудов, да и расколоть оказалось необычайно трудно, но она к тому же и не хотела гореть, так как была проморожена насквозь. При сорокаградусном морозе, при плохо горящей печки, вряд ли можно выспаться и отдохнуть. В эту ночь мы убедились в этом. Полезность печки связана ещё и с тем, что мокрую обувь на костре не просушишь. Сжечь можешь, но просушить никогда. То же самое и относительно одежды и носков. Мы натягивали в верхней части палатки веревки и развешивали сушиться на них свои мокрые вещи. За ночь все наши мокрые вещи становились сухими. Конечно, дежурный у печки должен присматривать за вещами и иногда их переворачивать и менять местами: около печки - Ташкент, около стенок палатки - Колыма. При группе в семь – восемь человек на каждого дежурного выпадает по часу бдения. Для путешествующих по тайге печка - мать родная. Она обогреет и обсушит, и позволит хорошо и вольготно отдохнуть.
Общая фотография группы: Володя Пивоваров, Рая, Юра, Эля, Наташа и Володя Суворов.
Юра оказался прав, когда обещал нам снег «по горло». Тропить лыжню по такому снегу с сорокакилограммовыми рюкзаками, скромно скажем, очень тяжело. Ты давишь, как говорят в Сибири, лыжню, проваливаясь выше колен, когда на ногах у тебя туристские лыжи. Ты должен идти с максимальной скоростью, потому что, именно тропящий определяет скорость идущих за ним. Уже второму идти хоть и тяжело, но значительно проще, чем первому. А остальные, по сути дела, отдыхают, копя силы к троплению. Ты проходишь сто-двести метров и отваливаешь в сторону, уступая тропление идущему вторым. Пропускаешь всех, становишься сзади и отдыхаешь, медленно двигаясь по лыжне. Я рассказал о самом распространённом способе движения. При таком способе трудно пройти за день больше десяти-двенадцати километров, особенно когда имеются крутые спуски и подъёмы, когда приходится ломиться сквозь завалы и густой подлесок.
По мере того, как мы уходили от Лужбы, равнинная часть тайги начинала изгибаться волнами, тайга редела. Мы приближались к Зубьям. На шестой или седьмой день пути мы заметно поднялись в горы, и тайга перешла в редкие отдельные могучие деревья - кедры, стоящие на склонах заснеженных отрогов. Впереди показались скалистые черные пики, взмывающие в голубое зимнее небо. К вечеру, задолго до темноты мы подошли к могучему одиночному кедру, который выше всех поднялся по склону. «Здесь ночёвка», объявил наш руководитель, и мы сбросили рюкзаки на сухую, почти без снега подстилку кедра. Красные ягодки брусники проглядывали сквозь темно-зеленые листочки и было такое ощущение, что они ничего не знали о морозах и снегопадах, от которых их защищала густая могучая крона дерева. Юра похлопал по стволу и сказал крылатую фразу, которую и мы позже часто повторяли « кедр – это дерево»! И столько в этих словах было уважения и доброты, что стало ясно, что кедр это не просто дерево, а царь – дерево, обладающее необычайными достоинствами по сравнению с другими деревьями. Действительно, кедр кормит и человека, и животных очень полезными кедровыми шишками, из кедровых орешков можно получить большое количество полезных лекарств. Сухие кедровые сучья легко ломаются руками и горят жарко и без искр. Особенно жарко горят сухие кедровые корни. Под одиночными горными и, как правило, могучими кедрами всегда можно найти сухой приют в любую непогоду. Крона кедров не пробивается ни дождём, ни снегом. Вот и сейчас, мы стоим практически на сухом месте с мягкой травянистой подстилкой из ягоды брусники и черники и собираемся здесь ночевать.
Выше по склону под самыми скалами находится озеро. Надо туда сходить и принести в рюкзаках лед для чая. Возьмите только топор для колки льда» обратился ко мне и Суворику Юра. Мы быстро освободили свои рюкзаки и по твёрдому насту без лыж стали подниматься вверх по склону. Вскоре мы увидели озеро с черной зеркальной поверхностью, отшлифованной ураганными ветрами, и принялись за колку льда. Нарубить топором льда для нас не составило большого труда. Назад мы принесли два рюкзака чистого прозрачного хрустального льда. К нашему возвращению палатка уже была установлена, ярко горел костер, а в ведре закипала каша. Лесоповал, которым обычно мы с Сувориком занимались, сегодня был не нужен. Даже дрова для печки, в виде горы наломанных сухих кедровых сучьев, возвышались у входа в палатку. Юра к этому времени приготовил к чаю пучок ягодных листьев и пачку чая. Когда, к концу нашей еды, закипел котел с водой изо льда, Юра бросил в воду ягодные листья и чуть позже из пачки подсыпал чай. Ромаха не торопился, как бы испытывая нашу волю, чай должен настояться, для этого он накрыл его одеялом. Все дни подхода мы использовали только снежную талую воду. Те, кто пил талую снежную воду хорошо знает её непривычный и неприятный вкус. А когда на талой воде готовится всё и во время завтрака, и во время ужина должен понять наше отвращение к талой снежной воде, которое у нас к этому времени накопилось. Вот почему мы с таким нетерпением ждали чай из озёрной нормальной воды с привычным для нас вкусом. Нам досталось примерно по литру того напитка, который приготовил Юра. Но никто не успел заметить, как эта божественная влага влилась в наши глотки. Мы тут же поставили еще один котел со льдом, и через пятнадцать-двадцать минут мы снова приступили к чаепитию. Второй порции чая хватило почти всем, для того, чтобы с лёгким стоном отвалиться от стола. Такого чая я больше никогда не пил и такого божественного удовольствия никогда не испытывал. Проходили десятилетия после этого чаепития «под кедрой», но при встречах мы постоянно вспоминали это чудо – чай. Ай да Ромаха, ай да уважил!
Те, кто по много дней отказывают себе в еде, хорошо знают какая симфония запахов открывается у голодающего в хлебном или овощном магазинах. Путешественники хорошо знают, какое невообразимое счастье после нескольких недель путешествия по тайге и горам с тяжелым неподъёмным рюкзаком, сбросить его и пройтись лёгкой упругой походкой раскрепощенного человека. Или после месяца морозов, таёжной грязи, постоянного пота попасть под горячий душ и оказаться в белой чистой постели с хрустящими накрахмаленными простынями и наволочками. Невозможно почувствовать полного всепоглощающего счастья, не побывав в объятьях несчастья и долготерпения. Поэтому невозможно быть счастливым, имея всё в неограниченных количествах. Так что счастье - в смене противоположностей приятного и неприятного, боли и её отсутствия
Начинается подъем.
На следующий день перед нами открылась дорога на Малый Зуб. Его склон в верхней части был превращен ветрами в фирно–ледовый белоснежный панцирь, так что на крутых участках нам пришлось использовать топор, для того чтобы вырубать ступени и двигаться вперёд. После Малого зуба, минуя Средний, мы отправились на Большой или Поднебесный зуб. Боюсь, однако, что это один и тот же Зуб, который Ромаха называл по-разному. На Поднебесный Зуб мы поднялись в прекрасную солнечную и безветренную погоду. Помнится, что спускались и поднимались мы на лыжах. Крутые скальные сбросы требовали аккуратности и осмотрительности на спуске и готовности упасть в тот момент, когда тебя начинает разносить. Было совсем не просто, особенно на крутых фирновых склонах управлять нашими широкими туристскими лыжами. Полужесткие крепления на наших лыжах хороши на мягком снегу, но совершенно не пригодны на жестком фирне. Помню, как участница нашего восхождения Рая, тихая и покладистая девочка, которой страшно надоело останавливаться и падать на спуске, решила поехать прямо, куда понесут её лыжи. Она мчалась, закрыв глаза и не видя, что мчится на скальные сбросы. Юра еле успел её перехватить, сбив с ног своим телом. После этого и ряда аналогичных случаев, мы стали называть её тринадцатой опасностью в горах, и зорко присматривать за её порывами.
Наташа и Юрий Ромащенко.
Между Малым и Поднебесным зубьями перед нами открылась черная, почти вертикальная стена, унизанная сплошными жандармами. Судя по Юриным эмоциям, он тоже впервые видел эту «гребёнку» Длина стены километра два, высота 300 400 метров, а высота жандармов достигала 40-50 метров. Через год мы с Юрой организовали сборы туристов из Новосибирского Академгородка, и нам удалось подняться на эту стену. Скалы были действительно крутые, но очень разрушенные, и по ним можно было без особого риска подниматься. «Гребёнка» остаётся в моей памяти, как одно из самых ярких мест нашего путешествия. Восхождение на Поднебесный Зуб, было последним мероприятием нашего похода. Необходимо было начинать думать и о возвращении в Лужбу. Тем более, что наши продуктовые запасы таяли, как весенний снег на Солнце. Начинала чувствоваться усталость. Особенно устали мы с Сувориком, как самые тощие и работящие. А ведь возвращение в Лужбу требовало не меньших сил и от нас, и от всей группы.
На вершине Большого или Поднебесного зуба.
Большая часть обратного маршрута пролегала по новым местам, и только в самом конце пути мы могли выскочить на нашу лыжню, которая из-за частых снегопадов, наверняка, была завалена снегом. Идти было, как мне помниться, очень тяжело. Тело и ноги быстро становились ватными и всё время хотелось пить. Наша прыть с Володей Суворовым быстро уменьшалась. Еда практически подходила к нулевой отметки и наши порции значительно сократились, как во время горячей еды, так и во время дневных сухих перекусов. Я с Юрой ел из одной миски и он удивительным образом сохранял внешнее равнодушие к еде, оставляя мне большую часть двойной порции, которую нам выделял дежурный. Я и Володя Суворик относились к тому типу двигателей, которые мой незабвенный друг Игорь Орлов называл «прямоточными». В народе, про таких, как мы, говорят «как полопает, так и потопает». Лопать стало нечего и топать мы могли только через силу.
В какой-то мере, голод начинал чувствоваться у всех, у кого-то в меньшей степени, у кого-то в большей. Но идти-то надо, и мы шли, тропили, пилили деревья, готовили ночлеги и еду. Наш завхоз начинал вытряхивать остатки крупы, халвы и сахара из швов мешочков и носок, в которых они хранились, а Элла Прохорова начала корить себя за выброшенную ранее манную кашу. Когда мы вышли на нашу старую лыжню, она даже пыталась найти на пнях около наших старых стоянок остатки каши, но жители тайги смели её подарки без остатка. В народе говорят «пришла беда, открывай ворота». Где-то уже ближе к концу у нас загорелась палатка. Всю ночь зверствовал ветер и даже в глухой тайге, хорошо закрепленную палатку болтало как лодку во время шторма. У меня было предутреннее дежурство у печки, а после этого дежурства я должен был разжечь костёр и начать готовить завтрак для группы, видимо, вместе с Сувориком. Я разбудил Володю, и пока он готовился к выходу из спальника и палатки, я спиной к палатке разжигал костер. Вдруг деревья передо мной вспыхнули ярким светом.
Это было поразительно, потому что мой костерок только начинал разгораться и света от него было мало. Возможно, я ещё бы несколько секунд размышлял над этим чудом, если бы сзади меня не раздался чей-то крик «палатка горит». Оборачиваюсь и вижу фантастическую картину; из конька палатки торчит фигура Ромахи, объятая пламенем. Ромаха голыми руками пытается загасить языки пламени. Я кинулся к нему на помощь, вскочили остальные и пламя быстро сбили снегом. Печка, виновница этого пожара, только недовольно шипела от снега, перепавшего и на её долю. Так как печка стояла у выхода, то сгорела только задняя часть палатки. Это позволило наспех палатку отремонтировать, имея в виду скорый выход в населёнку.
Сил нет!
В этот же день случилось ещё одна неприятность, в наших условиях довольно значительная для нас. Нас, по нашим представлениям, от Лужбы отделял довольно высокий хребет, который предстояло перевалить. Мы и полезли на этот крутой хребет, до колен утопая в снежной топи, бросились на него, как на амбразуру, как на последнее препятствие на нашем пути «к питью и куреву, к житью культурному».
Вылезли, оставив все силы на подъёме. Оказалось, что надо было лезть не этот хребет, а слега перпендикулярный к этому. Пришлось спускаться вниз и получить в порядке компенсации за понесенный урон еще одну ночёвку в полевых условиях в плохо отремонтированной палатке. С утра, попив чайку с остатками сахара и сухарной крошки, двинулись снова вверх, но впереди встали вместо совершенно обессиленных мужиков наши замечательные девушки Наташа и Элла. Они и вытащили нас на хребет. Я еле переставлял свои ватные ноги. Видимо, в аналогичном положении был и Володя Суворик, который шел, сцепив зубы, да и всем остальным было не на много легче.
К ночи уже в темноте мы подошли к железнодорожному полотну и по дальним огням догадались, что до Лужбы ещё идти пару километров вдоль рельс в сплошном снежном туннели, оставленном после снегоочистителя. Я понимал, что надо проскочить эти пару километров, как можно быстрее. В случае поезда, деваться нам из этого снежного мешка некуда. Сил вылезти на снежную стенку ни у кого не осталось. Но поезда здесь ходят крайне редко и судьба нас миловала. Я несколько раз попадал в крайние голодные ситуации во время наших походов, но такого изматывающего голода я не испытывал больше никогда, даже на Алтае, когда мы зимой брели по Тюнгуру. Там даже наш вечный двигатель Юра Ромащенко впервые заголодал. Но здесь, на Поднебесных Зубьях, я, и как позже выяснилось, и Володя Суворов, дошли до предела. Я шел последние километры на автомате и частил себя и свою неуёмность последними словами.
Я клялся и божился, что больше ни в какой поход я не пойду. Как поётся в песне «пусть рвётся тол, динамит и аммонал, я эти горы в телевизоре видал». В эти минуты мне казалось, что надо быть последним идиотом, чтобы не сделать из настоящих событий правильный и однозначный вывод. На походах надо ставить крест. Надо думать о работе, о семье и, вообще, о будущем. Много чего разумного крутилось у меня в эти суровые минуты в голове, сейчас всего и не вспомнишь.
Последние дни похода!!
Мы подошли к станционному домику, сбросили рюкзаки и сняли лыжи. Девочки узнали у дежурного, где живёт учительница, и помчались к ней проситься в школу. Через минут двадцать, накинув на плечи рюкзаки и взяв в руки лыжи, двинулись за девочками. А через час в теплой классной комнате уже горела печь. А на плитке булькала картошка с мясом в наших ведрах. На столе лежал хлеб, замечательный запах от которого дурманил голову. Наступали райские времена, которые мы заработали своим трудом и терпением. «Поход окончен, нас лагерь ждёт, хоть мы устали, душа поёт». Картошка с мясом и мягким черным хлебом, от которого мы уже отвыкли, грызя сухари, а потом и чай с молоком и сахаром, добытым нашими самоходными девочками, быстро заглушили бурный поток моих самокритических мыслей.
А крепкий сон в тепле и хороший завтрак утром окончательно выгнали черные замыслы из моей головы. Когда к вечеру мы сели в поезд, то вчерашний беспросветный день стал окутываться романтической дымкой и уходить в далёкое героическое прошлое. Через час езды перед тем, как залезть на верхнюю полку и полностью отключиться, мы сидели с Юрой друг перед другом, и было каждому из нас ясно, о чем мы сейчас обязательно должны поговорить. Ну, конечно, мы уже думали о следующей зиме, о нашей фантастической с Юрой мечте, о пике Грандиозном и о Восточном Саяне. В наших ушах всё громче и громче в такт с колесами звучал гимн Саянам:
Мы в московском кабаке сидели,
Фрайер Соколов туда попал,
А когда порядком окосели, Чана,
Он нас на Саян завербовал.
В края далёкие, гольцы высокие,
На тропы те, где дохнут рысаки
«Ну и что»? неуверенно спросил меня Юра, ожидая мой ответ, как удар плёткой. «Конечно, идём» уверенно ответил я. Юра довольный кивнул головой, и мы полезли на свои полки.
